Гость редакции — Станислав Вадимович Сливко, кандидат исторических наук, доцент кафедры отечественной и всеобщей истории Педагогического института ТОГУ
— Недавно Хабаровск отметил 100-летие со дня рождения бывшего первого секретаря краевого комитета КПСС Алексея Клементьевича Черного. Такую инициативу проявил врио губернатора Михаил Владимирович Дегтярев. А вы как на это смотрите?
— Дегтярев сделал политический ход. Но сделал его явно с подачи тех умных людей, которые работают над имиджем губернатора. Потому что речь не только о Черном, а и о том, что власть в кои-то веки проявила внимание к советской истории, уважение к советскому периоду, к одному из руководителей края.
— Черный многое сделал для края, что потом добросовестно развалили. А люди-то помнят, что было и что стало… Разве это хороший ход?
— Люди, которым меньше сорока лет, Черного не знают. Если им знакома эта фамилия, то на уровне того, что бабушки и дедушки рассказывали. Если наблюдать, какой путь проходит наш край в последние годы, сравнение отнюдь не в пользу нынешней власти даже на долю процента. Но в пиаре это используется так: дескать, мы уважаем наших предшественников, мы должны брать из тех времен все лучшее. И для пиарщиков неважно, будет ли что-то делаться. Важно показать образ заинтересованного губернатора.
— Но у нас есть другой колоритный и заслуженный образ — граф Муравьев-Амурский.
— Но граф Муравьев-Амурский в последние годы достаточно широко звучит, в отличие от Черного.
— Однако он системно звучит. А ход с Черным — разовый. Возложили цветы, выпустили книгу, провели торжественный вечер — все!
— Лучше даже разовый ход, чем молчание. Какой-то интерес и общественный резонанс все же случился. Ведь многие даже не задумывались, что к нынешнему облику города, к его статусу и статусу края приложил руку не только Черный. Что это продукт советского времени, результат целенаправленной государственной и партийной политики.
— А с точки зрения истории экономика важна? Или это наука мысли, чувств и воспоминаний?
— История — наука точная. Возьмем хотя бы такой факт. Когда Черный стал первым секретарем КПСС в Хабаровском крае, население региона составляло 1335000 человек. А когда он ушел с должности, население стало 1650000 человек. За счет чего такой прирост? За счет переселенцев и роста рождаемости. За счет того, что в крае развивалась экономика. А с другой стороны, развивалась культура — строительство Музыкального театра в Хабаровске, филармонии в Комсомольске и т.д. Хабаровское книжное издательство выпускало книги дальневосточных писателей тиражами в сотни тысяч экземпляров. Такое сейчас и не снится! То есть создавалась культурная среда, которая делала регион привлекательным за счет его своеобразия, обращения к его истории. Черный заботился о комплексном развитии региона.
— Так ведь и Дегтярев желает заниматься тем же!
— Пока он только провозглашает свои намерения. А это, как известно, часть пиара. То же мы видим с «дальневосточным гектаром», льготной ипотекой, субсидируемыми перелетами и прочими акциями последних лет.
— Ой, давайте не будем об этой эротически больной теме… Наш край и дальше будет жить намерениями?
— Люди выстраивают свои планы в соответствии с тем, что видят и чего хотят. И, к сожалению, действия власти во многом расходятся с желанием людей жить здесь. Многие уезжают. Они охвачены американской мечтой найти где лучше? Нет. Они понимают, что здесь не могут реализовать свои возможности, что уровень жизни отнюдь не тот, который хотелось бы иметь.
— Как нам на этом фоне воспитывать молодежь — тех же студентов?
— Моя позиция: воспитание без образования — это бессодержательно. Мы же видим, как проходят «воспитательные» акции для «галочки».
— Провели флешмоб, выпустили в небо шарики и т.д.
— Это неплохо, если проводится в рамках чего-то более широкого или системного, чего, к сожалению, нет. У нас идет грубая, неумелая, поверхностная идеологическая обработка в духе лояльности к власти. Умение выполнять приказы и циркуляры сверху считается высшей добродетелью. Такая политика.
У меня позиция другая. Как преподаватель и как исследователь, я вижу свою задачу в том, чтобы наши будущие учителя, которых мы готовим на факультете, знали, какая богатая история у нашего края, какой огромный опыт можно из нее извлечь. Чтобы они знали, какие реальные дела стоят за знаменитыми именами. Узнали экономическое, политическое, культурное, оборонное развитие региона. Как развивался регион в контексте России, международных отношений. Какое значение имеет край для России и для мира. Наши ребята из лекторской группы специально разрабатывали тему мирового значения Хабаровска.
— Чем же сильна хабаровская школа высшего образования?
— Традициями. Кадрами. Преемственностью. И тем, что, несмотря на все реалии современности, мы стараемся высоко держать планку высшего образования. Хотя подчас нам говорят, что желательно ее снижать в угоду экономическим показателям, что надо тянуть всех с первого курса до последнего, поскольку есть принцип подушевого финансирования вузов.
— Но тогда вы выпадаете из общей политики: ведь в школах давно уже на второй год не оставляют.
— Я с вами не соглашусь. Получив вторую специальность, я преподаю в школе литературу. Да, есть ребята, которые учатся плохо. Но с ними ведется работа, с их родителями, с классными руководителями. Они получают дополнительные задания и зарабатывают свои законные «тройки».
— А может быть, у такого подхода есть и другая задача: нам не надо, чтобы все дети были умными. Поставим ребенку «тройку» вместо «двойки», а потом с таким багажом знаний пусть сам кувыркается в жизни.
— Задача школы не в том, чтобы всех поголовно сделать отличниками, а чтобы развить личность ребенка. Чтобы дать базовый уровень знаний, который должны знать все. А более глубокое знание предмета зависит от личных склонностей детей.
— Вы согласитесь, что уровень образования в мире снижается?
— Системы образования в США, Германии, Франции и России очень отличаются. У нас, как бы ни сражались на официальном уровне с так называемыми пережитками советской школы, к счастью, эти пережитки пока еще живы. Для наших высоких чиновников, определяющих государственную политику, образование — это товар. Но для меня и моих коллег Сухомлинский, Макаренко и многие другие старые педагоги по-прежнему актуальны. А в некоторых аспектах даже актуальнее, чем раньше.
— Особенно Макаренко — капитан НКВД. Человек очень интересный…
— Понимаете, сообщество школьных учителей и преподавателей вузов очень неоднородно. Есть плывущие по течению и принимающие все правила, которые диктует государство. Требуются показатели? Нарисуем. Нужны оценки? Сделаем. Но есть и другая категория «сеятелей разумного, доброго, вечного», которые не желают мириться с таким подходом и, несмотря на официальную линию, стремятся поддерживать высокие стандарты нашего образования. Потому что в противном случае будет деградация.
Другое дело, что наши преподаватели и учителя обязаны выполнять огромное количество бумажной работы, хотя продуктивнее было бы тратить силы и время на детей, на науку.
— Бумажная работа — это отчетность?
— Да. Это наша огромная беда. У нас сейчас главенствует чиновничий бюрократический подход. Бюрократия желает видеть зримые результаты, которые изображаются в огромном количестве отчетов. Вместо того чтобы учителя и преподаватели занимались своими прямыми обязанностями, они пишут отчеты чиновникам. Это сильно тормозит систему образования. То есть к человеческому ресурсу современная система образования относится, мягко говоря, расточительно.
— Скажите честно: ЕГЭ повлияло на снижение качества образования?
— Мы столкнулись с тем, что фактически все старшие классы, кроме подготовки к ЕГЭ, ничем другим не занимаются.
— Натаскиванием…
— Можно и так сказать: именно натаскиванием! Мои некоторые коллеги работают экспертами ЕГЭ и говорят, что там тоже формальный подход. Насколько глубоко ученик понимает тему, какие реальные у него знания — не волнует никого. Когда принималась эта система, то сильными ее сторонами называли уменьшение коррупции, увеличение возможностей для выпускников. А никуда это не ушло. И главное: не способствует качеству знаний.
— Есть ли в образовательном сообществе мысли о некоторых отступлениях от ЕГЭ в некоторых случаях, чтобы вернуться к прежним экзаменам?
— Нет таких мыслей. С приходом нового федерального министра мы не увидели перемен. Как показывает практика, косметическим ремонтом врожденные пороки ЕГЭ не могут быть устранены.
— Вы назвали только один порок — натаскивание. А другие?
— Натаскивание вообще изменяет весь смысл существования 10-11 классов. Во-вторых, это колоссальный стресс, который получают и школьники, и семья, и школа. В третьих, ЕГЭ не достигает заявленной цели в плане равенства поступления, к примеру, в столичные вузы. В-четвертых, многие родители вынуждены нанимать репетиторов для подготовки к ЕГЭ.
— Нам не нужны умные? Нам нужны исполнители?
— Это касается не только образования, а в целом государственной политики. Давайте вспомним, как реализовывались программы развития Дальнего Востока за последние тридцать лет.
— На пятнадцать процентов…
— Да, это максимум. То есть на бумаге программы есть, а фактически… А по поводу того, что нужны ли умные… Не надо забывать, у молодежи меняется культура мышления. Основную информацию они получают из электронных средств. Это совершенно другой тип культуры, чем культура книжная.
— Хотите сказать, что не развиваются мозги?
— Развиваются, но в другом направлении. Дети умные! Но любая техническая новация — это не только прогресс, но еще и оружие, которое может быть направлено совершенно в другую сторону. Знание — сила. Но этой силой можно распорядиться по-разному. И здесь многое зависит от мотивации. А мотивация формируется в школе, в вузе.
И здесь очень интересный момент. Бюрократия озабочена формальной стороной: регламентацией деятельности педагогов, сокращением финансирования и пр. Вместе с тем у педагогов не хватает времени, чтобы реально развивать сознание детей, совершенствовать методику преподавания. А изменившаяся реальность, наоборот, требует увеличения внимания педагогов и к детям, и к педагогическому процессу. Получается, что наши органы образования выступают не двигателем, а тормозом.
Вот мы готовим учителей, которые придут в школы и столкнутся с той реальностью, которой нет в учебниках по педагогике. Потому что эта реальность сформировалась уже после того, как эти учебники были написаны. Им нужно выступать новаторами, оригинально мыслить, думать… А как думать, если учителю, чтобы получить нормальную зарплату, надо брать сорок часов?
— То есть двойную нагрузку.
— Да. Это в школе. А в вузе, чтобы преподаватель соответствовал условиям эффективного контракта, надо брать нагрузку в 900 часов в год да вдобавок еще уйму других показателей, которые требуют времени.
То, что останется в голове у ребенка, зависит от учителя и от ребенка, но не от министра образования. Я скажу такую крамолу: если убрать министерство образования, учителя только вздохнут с облегчением. Серьезно! Потому что огромная часть бумажной работы свалится с их плеч. Хотя в теории министерство образования должно наоборот аккумулировать лучший опыт, способствовать его распространению, работать над улучшением труда педагогов. Но мы этого не видим! И здесь дело, наверно, не только в министерстве образования, а в государственной политике, в которую все упирается. Вот говорится: зарплаты учителей сильно увеличились…
— … за счет двойной нагрузки!
— Если бы двойной! А то ведь и тройной нагрузки! Потому что норма нагрузки учителя — 18 часов в неделю.
— И за эту норму должна быть оплата на уровне средней зарплаты в экономике по региону. А не отчетная фикция в 46 тысяч рублей за двойную-тройную нагрузку. Почему отчетность за исполнение президентских указов идет не за норму, а за переработку?
— Простите, но вопрос не ко мне. Если бы учитель работал на одну ставку по норме (18 часов в неделю) и получал положенный за это оклад 8500 рублей, он бы не выжил. Вот учителя и работают на две-три ставки. Разумеется, в ущерб педагогическому процессу. Или педагоги просто уходят из школ. И о чем говорить? О прогрессе? Не чиновник, не министр, а тот, от кого все зависит — учитель! — поставлен в непотребные условия существования.
— Подождите: ведь условия можно смикшировать на уровне края! Может быть элементарная региональная доплата.
— Может быть. Но здесь вопрос приоритетности образования для краевого руководства. И вопрос: насколько умело краевая власть руководит экономикой, чтобы она приносила доходы бюджету, чтобы увеличить расходы на образование.
— И тут опять не грех вспомнить Черного…
— Да! Где экономика, созданная при нем и дававшая доходы в бюджет?!
О распределении доходов. В конце 2019 года (тогда я входил в Совет политических партий при губернаторе) была беседа с Сергеем Ивановичем Фургалом. Ему напомнили о предвыборном обещании сократить чиновников и уменьшить им зарплату. И он сказал: если краевому министру дать зарплату в 50 тысяч рублей, так ведь никто работать не согласится за такие деньги! А если и согласятся, то придут непрофессионалы. Мы, дескать, уже проходили, когда кухарка могла управлять государством.
— У этой фразы другой смысл!
— Я также сказал: не будем фразу выдергивать из контекста. Ленин говорил: не всякая кухарка может управлять государством, но мы должны создать условия, чтобы каждая кухарка могла принять участие в управлении государством. Еще я ему сказал: разве работа учителя менее ответственна, чем работа министра? И пусть в школах работают непрофессионалы? Почему министр за одну ставку может получать 200 тысяч рублей, а учитель за одну ставку — 15 тысяч?
Это вопрос приоритетов. Вопрос распределения бюджета. И пока мы от этого не уйдем, ничего не изменится.
— Можно возразить: ежегодно увеличиваются расходы на образование в сравнении с предыдущим уровнем.
— Но предыдущий уровень не покрывает потребности. Увеличение на маленький процент не решает больших проблем.
— Народ так рассуждает: как воровать бюджетные деньги, так миллиардами; а как зарплату учителю, так пятнадцать тысяч.
— Значит, нет реальной задачи улучшать положение учителей, есть цель — отчитаться.
— Но ведь есть в стране примеры, когда положение учителей в регионе реально улучшено?
— Есть пример Москвы. Но там финансовые потоки побольше, и внимание к столице лучше. Там есть региональные доплаты. И федеральная власть сознательно создает там благоприятные условия для жизни, потому что, как мы помним, все революции начинались в столицах.
— Понятно: Дальний Восток — окраина, провинция…
— Опять-таки: надбавки, коэффициенты, отчисления — все это можно сделать в формате региона. Другое дело, что это не приоритет.
— Кстати, какая зарплата у преподавателя вуза?
— Зарплата — это оклад и стимулирующие выплаты. Выплаты зависят от фонда заработной платы. Фонд в разные годы разный — зависит от того, сколько вуз получил денег за коммерческую и внебюджетную деятельность. Это студенты на платной основе, сдача в аренду земельных участков, помещений и т.д. Сказано прямо: вузы должны зарабатывать на чем угодно. Такое уже лет двадцать.
В сравнении с прошлым годом объем стимулирующих выплат нынче снизился. Из-за коронавируса внебюджетная деятельность замерла — вуз в убытке.
— Была задача: преподаватели вузов должны получать в два раза больше средней зарплаты по экономике в регионе. Получают?
— Если в среднем (административный персонал и преподаватели), то выходит. А фактически все далеко не так. Многое зависит еще от статуса преподавателя. Допустим, было бы так: доцент вуза Хабаровского края должен получать две средних региональных зарплаты (46 х 2 = 92 тысячи рублей), вот вам деньги из федерального бюджета — это один разговор. Другое дело, когда вузу приходит разнарядка выполнить некие показатели, а за счет чего — решайте сами. И тут уже либо увеличение нагрузки на преподавателя, либо что-то еще.
— Увеличение нагрузки — это в ущерб работе со студентами.
— Конечно. А еще, например, сейчас мы учим истории будущих педагогов-историков всего три года, а два года — общие дисциплины. Вот такие стандарты приходят из Москвы.
— А как же региональный компонент?
— Мы говорим о воспитании любви к нашему краю, о малой родине… А в школе история и литература Дальнего Востока фактически оказывается за бортом. Это большая проблема. Наша кафедра готова работать в этом плане. Мои коллеги подготовили учебник для 5-6 классов об истории региона до освоения его русскими землепроходцами. На него были выделены краевые деньги, учебник издали. И все. На продолжение — на школьный учебник по остальным периодам истории, то есть с 17 века до нашего времени, денег нет.
Это не единичный пример. Наша кафедра реализовывала проект «Вакцинация против фальсификации», на что получили краевой грант в 2015 году. Это пособие для школьных учителей, где рассматривали на конкретных примерах механизмы фальсификации истории. Планировалось оно как периодическое издание. Но в 2016 году и далее грант не выиграли. Я к чему рассказываю: есть педагоги-профессионалы, которые не задействованы так, как надо.
Другой пример. В Москве историк Александр Шубин издал брошюру «10 вопросов о революции 1917 года», где рассматривает наиболее узловые моменты, по которым ведется полемика. А у нас есть такие же узловые проблемы, которые используются на межгосударственном уровне. Вот японцы активно подогревают свою общественность по принадлежности Курил и Сахалина. А что в России сделано, чтобы исторически четко сказать россиянам, почему эта земля русская? Кроме заявлений на высоком уровне, ничего не сделано! Хотя фактически это связано со Второй мировой войной и ее оценками. Допустим, мне ничто не мешает написать об этом. Но потом возникают вопросы: где издавать, на чьи средства, каким тиражом?
Я к чему это говорю? Наша региональная история не имеет того места, которое должна иметь. Чтобы занять его, нужна просто политическая воля.
— Вы ничего не сказали про бакалавриат и магистратуру. Нашей стране это надо?
— На западе Болонская система образования работает хорошо. Но там она сложилась исторически и работает в других условиях. Например, в Чехии на первый курс берут всех, но после первого года обучения идет жесточайший отсев. Там нет подушевого (как у нас) финансирования. А что такое подушевое? Сколько набрали студентов — столько оставляем преподавателей. Сокращаем студентов, значит, увольняем преподавателей. А там преподавательский состав стабилен. И забота в одном — качественно готовить кадры.
Коллеги были в Германии в университете. Там профессор дважды в неделю читает лекции аспирантам, остальное время работает в архиве, ездит в командировки, выступает перед общественностью, занимается наукой — и имеет зарплату в несколько тысяч евро…
— Вот ведь вопрос: советскую систему поменяли на Болонскую, а в школах растет дефицит учителей.
— Да, это грустно. Недобор педагогов велик. Предметы подчас ведут люди, не имеющие специальности. Но есть краткосрочные курсы, онлайн-переподготовка.
— Замечательно. Очень качественные кадры!
— А чиновнику не важно, как учитель ведет урок. Ему важно, что учитель имеет право вести урок. Если учитель труда, пройдя за свой счет краткосрочные курсы, ведет историю — не проблема! Он же получил специальность, он имеет подготовку — пусть ведет. Вот такой формальный подход вместо того, чтобы этих учителей хорошо подготовить в вузе.
— Ну что вы все критикуете? У нас же конкурсы на лучшего учителя года, молодым педагогам дают подъемные…
— Это капля в море! А выдается как достижение. По большому счету у педагогов не должна болеть голова, где им жить и что поесть. А у них сегодня забота: как дожить от зарплаты до зарплаты. Нельзя сказать, что ничего не делается. Но меры настолько мизерные, что ничего в этой системе кардинально не меняется. А новое еще усугубляет ситуацию. Можно сколько угодно хвалить программу по земским учителям, учительскому капиталу в миллион рублей для молодых сельских учителей… Звучит красиво! А реально? Что значит миллион для глубинки, где булка хлеба стоит сто рублей, где дефицит лекарств, где дорогущий проезд? Так ли надо решать проблемы педагогов?
— И педагогические проблемы тоже…
— Да, кстати: в конце года с пятого класса и выше все пишут всероссийскую проверочную работу (ВПР) по всем предметам. Каков ее смысл? В том, что якобы мы держим руку на пульсе, контролируем. А учителям весь этот немалый объем проверять. А для детей это стресс. А это отнимает время, создает суету. ВПР — формальность, самая настоящая фикция. А что говорить, когда присылают материалы для ВПР за четвертую четверть, а проводят ее в третьей. Дети эту тему еще не изучали! Пользы от ВПР нет, знаний не прибавляется. Но мнение учителей не учитывается.
— А оно где-то учитывалось?
— Есть профессиональное педагогическое сообщество, и есть управленцы. Управленцы в лучшем случае имитируют внимание к профессиональному сообществу. Это ярко проявлялось, когда шли дискуссии по закону об образовании. И совсем недавно, когда обсуждали поправки в закон об образовании по поводу просветительской деятельности. Приняли нормы, внесенные госаппаратом. Никто не прислушался к петициям от огромного количества учителей и преподавателей вузов.
— В чем там казуистика?
— В законе об образовании появилось понятие просветительской деятельности — получения и трансляции любых знаний, выходящих за формат образовательных программ. Сюда можно отнести публичную лекцию, симпозиум, семинар и т.д. То есть государство должно лицензировать эту деятельность, контролировать. Получается, что придется создавать новые штаты, тратить бюджетные деньги? Что профессор должен принести свою лекцию на согласование чиновнику? Стало быть, цензура на просветительскую деятельность?
Я знаю многих, которые хотели работать в школе, в университете, но не смогли, не найдя ответа на вопрос: им следует учить детей или бумажки писать? Они пришли сюда заниматься наукой или писать отчеты? Возьмем те же бюджетные места в аспирантуре: когда их выделяли на нашу кафедру? Лет семь назад! А это подготовка кадров высшей школы, тех, кто будет учить студентов. Последний раз я со студентами ездил в командировку в 2014 году за государственный счет — аж во Владивосток! А в 2015 году и туда уже не одобрили.
О конкуренции речи нет: вам надо — вы и ищите возможность. Понятно, что есть исключения, но должно быть правило: если есть что показать, то надо показывать. А у нас ведь так: вам надо опубликовать научную статью — публикуйте за свой счет. За рубежом вообще-то за это гонорар платят и печатают бесплатно. В советское время, когда было соревнование с западными странами, была бесплатная аспирантура, бесплатные командировки. Сейчас говорится об образовании на всех уровнях много и хорошо, вот только обеспечения этих намерений со стороны государства нет.
— Как вы смотрите на перспективы нашего образования?
— Без оптимизма.
— Но вы же остаетесь в этой сфере?
— К счастью, пока еще любимая работа перевешивает весь негатив, который здесь есть. Мы пока нужны студентам, нужны обществу. Мы бы хотели считать, что изменения возможны. Но у историков меньше поводов для надежд, ведь для любых перемен нужны определенные предпосылки. Пока их нет. Хотя в глубине души тлеет свет, что будет лучше и станет легче.
Раиса Целобанова
В опросе также участвовал Андрей Дунаевский
