Ах, Володин, ах, эта советская драматургия, где порой очеловечивалось до одури все, что в 90-е грабило, убивало, насиловало, а в нулевые стало обвинять кого угодно, но не себя. В этой лживой мякине пропагандистской фигни не до человека было, не до его порой такой черненькой, сути, что как минимум – снимай фильм ужаса. И от той череды, казалось, бесконечной, от этих экранизаций и постановок Союза советских писателей чего-нибудь бодрого типа «Рожь цвела», от вранья становится не по себе и сегодня. Хотя по большей части просто скучно.
«Наверняка постмодернизм! А как же иначе?» — в голову стала лезть вымученность одной постановки, показанной на Первом фестивале дальневосточных театров. Там были Шекспир и актриса с чудовищным надрывом свидетельницы эпохи развитого социализма. А вдруг реализм? И вспомнились ефремовские домны.
Олег Ефремов поставил в советское время спектакль о сталеварах. Огромные печи, говорят, были художественно воссозданы на сцене легендарного театра с максимальной кропотливостью для того времени. Все-таки социалистический реализм! А еще вспомнились Михалков, когда еще не был бесогоном, и покойная Людмила Гурченко.
В театре
Отрезвление от пьянящего отрицания совка пришло совершенно неожиданно, после слов Константина Кучикина о пандемии коронавируса. Мол, мы все изменились, мол, наступило какое-то странное время: «Театр сегодня должен протянуть руку зрителю. Театр сегодня должен лечить души людей». А потом через паузу: «Жаль, что мы выпустили такой спектакль слишком рано. Хабаровчане не поймут». Сказал, сделал паузу и посмотрел на меня. А я что? Я всеяден.
— А зачем вам в афише такой спектакль?
— С таким актером, как Александр Зверев, грех не брать такую пьесу.
Спектакль, конечно, настрадался. Он был выпущен в прошлом году в феврале. А потом почти год приостановки всякой деятельности из-за пандемии. Театр без зрителя – не театр, а не представлять спектакли – смерти подобно. Но выжили, перетерпели, сохранили.
Режиссер спектакля Павел Макаров вроде из Приморья, а что-то в нем есть наше, хабаровское. Не пустенький он, кажется, не заражен звеняцкой попсовостью и линейщиной. Есть в нем основательность, глубинность. Любят его в Хабаровском ТЮЗе, да и он неравнодушен к этому театру. В его жизни многое впервые случилось именно здесь – первый спектакль на большой сцене, первый спектакль с двумя актами, первая победа за режиссуру в фестивале актуальных текстов «Наша тема». Эта обоюдная любовь имела следствие: спектакли «Старший сын» Александра Вампилова, «Таланты и поклонники» Александра Островского, «Неодушевленная Галина номер два» Олега Колосова и четвертая постановка по пьесе Александра Володина «Пять вечеров».
Четвертый спектакль – новые победы. Его постановка забрала основные награды на краевом театральном конкурсе.
Так что не так с Володиным?
«Этот драматург сегодня не совсем какая-то забытая советская классика. Писал он не о съезде КПСС, а о человеке, о том, какие эмоции он испытывал, чего ему не хватало, чего ему хотелось, кого он встречал, с кем общался. И это всегда будет актуально», — уверен Павел Макаров.
Корреспонденту журнала «Театр» режиссер пояснил, что это почти автобиография Володина, в которой он выводит формулу счастья: «Ее почти невозможно воплотить. Ведь все знают, что «кратчайший путь — это прямая», но все хотят свернуть, сделать лишнюю петлю. О том, как мало нам надо и как много не надо. О том, что человеку нужен человек. И стыдно, стыдно быть не счастливым!» И это ключевая фраза, после которой все становится на места, все становится понятным.
«В начале спектакля звучит стихотворение «Стыдно быть несчастливым». Стыдно не чувствовать жизнь, не чувствовать поэзию, стыдно не любить», — говорил Павел Макаров.
О любви
Этот спектакль нужно обязательно посмотреть хотя бы из-за актерского квартета. Наталия Мартынова, Алина Цикунова, Влас Булатов и Александр Зверев в спектакле работают удивительно. Их актерская правда порой даже неприятна в своей искренности, но все это на благо искусства.
Постановка камерная, минималистичная, где важна каждая деталь. Черные одежды – как суть советского человека, болтика в механизме, неустанно кующего народное счастье, правда, непонятно какого народа. И лестница, словно уходящая в само небо, где двери никем не охраняемы – заходи и выходи, кто как сможет. Словно намек на тот символ идеализированного, потерянного советского рая, где равенство – главное, даже в низости, где всё единым шагом. А с другой стороны, как антитеза – карьеризм, как главная ценность. Уж если быть болтом, то покрупнее.
Вот он, почти вожделенный рай – Ленинград, тот самый, где «я еще не хочу умирать». И вместо девушек в платьицах ситцевых, которые обязательно будут носиться, едва ли не роботы, потерявшие не просто признаки личности, а признаки пола. И среди этого «элитного», чуть ли не пушкинского советизма – герой Александра Зверева, шофер с абстрактного Севера, как подтверждение, что если и есть где настоящие люди, так в Сибири. Да что греха таить, здесь, на Дальнем Востоке. Только суровые условия куют настоящность.
Чудо – Наталья Мартынова. «Гурченко, усохни душенька, неужели, Гурченко?» — думалось, гладя на работу актрисы. И та же глубина, и та же органика, как у кошки, и тот же глубинный надлом. И тот же ужас, как в кинофильме «Старые стены», где из хорошенькой киноактрисы волей режиссера было создано безвкусное советское существо. А когда у этой героини в руках оказалась гармоника – музыкальный инструмент с клавиатурой, как у аккордеона, все встало на свои места. Людмила Гурченко приехала из Харькова с аккордеоном в Москву поступать в артистки! Своего рода это дань михалковской киноверсии пьесы, но все тонко, очень тонко.
И еще. В этом спектакле любовь не играют. Это такая редкость, когда она просто есть. Как данность, как естество, как Вселенная, в которой мы живем.
Любовь до удивления, любовь до восторга
Спектакль чудо как хорош. Но плакать от восторга хотелось не во время спектакля, даже не когда артисты кланялись и бисировал зал, а когда они уходили. Словно что-то щелкнуло, и вспомнились родные бабушки и дедушки, давно ушедшие.
Как молния в сознании: а ведь и мы пережили войну. Почти. И невидимый враг – коронавирус куда страшнее врага зримого. И эта война изменила нас, как изменила тех, кто пережил ту войну! Наверное.
«Стыдно быть несчастливым» — как завет, почему-то не ставший законом. То поколение, ушедшее, умело любить. Мы так не умеем. Оно имело талант быть счастливым в, кажется, самых нечеловеческих условиях. И плевать, что в бараках пол изо льда, и плевать, что стены – дощечка-зола-дощечка, и зола почти высыпалась. Главное, что война закончилась.
Что такое счастье? Встретить, захлебываясь от радости, здесь, на Дальнем Востоке, за тысячу километров от Родины земляков. Построить свой дом и тихо радоваться, что есть еда, все живы и нет войны.
Сосланные, словно выброшенные на помойку ветром судьбы или наговоров (а не все ли равно), оторванные от корней, разве могут быть счастливы «перекати-поле»? Могут. И новые корни пустить могут. И жить могут, просто жить.
Потом уже воображение наполнило минимализм «Пяти вечеров» и нюансами, и деталями, и даже ароматом духов «Красная Москва», от которой женщины делались чуть томными, чуть чувственными и чуть-чуть романтичными, но оставались строгими. Потому что любовь, настоящая любовь – не ветрена, она всегда строга. Без этого счастье бездонным не бывает.
Юрий Вязанкин
