В то, что рядом с нами, по соседству есть другая страна, в детстве мы никогда не сомневались. Мы искали пути туда под кроватью и в шкафах, и кто-то даже находил. Так рождались самые захватывающие сказки.
А когда чуть повзрослели, оказалось, что пути все закрыты-заколочены, и остались только маленькие дырочки. Для чего? Для того чтобы самые трепетные, самые чувствительные смогли заглянуть в них и потом рассказать обо всех этих нарниях людям обычным: а вдруг кто-то поверит? И еще. В эти дырочки-то и утекает вся наша любовь – настоящая, не книжная. Может, оттого столько среди нас недолюбленных, покрытых равнодушием словно коростой.
Но приходят в этот мир особенные люди. У них важная миссия. Они учат нас любви. Кто-то их называет солнечными людьми. И в этом есть своя большая правда. Они действительно солнечные!
Вареники и картон
Театральная лаборатория актеров с синдромом Дауна «ПереМир» — это проект Краевого хабаровского театра кукол. Если бы не пандемия, спектакль «Солнечный дом» увидели бы в прошлом году. Но, как говорится, что ни делается, все — к лучшему.
Постановку гостеприимно принял Хабаровский краевой цирк. «Принял» – как раз то слово. Для кондового взрослого детский мир сродни сумасшествию, особенно для тех, у кого память короткая, кто забыл, как это – быть ребенком.
Для этого особо не нужны навороченные дорогущие гаджеты, главное, чтобы было умение фантазировать. И тогда при помощи самого обыкновенного картона можно создать Вселенную. Что и было сделано в цирковых холлах. Так что скучать не пришлось, это было действо.
Два крыла – две немножко разные Вселенные.
— Вам сюда нельзя, вы же взрослый, — сказали мне строго.
Я пожал плечами и пошел туда, где группировались взрослые. Он входили и выходили из картонных домиков, некоторые сидели у телевизора.
Зашел в один из картонных домиков, и… словно волной накрыло. Так бывает. Спектакль вроде еще и не начался, а у тебя уже все фибры готовы впитывать. И еще. Из каких-то тайных уголков подсознания вдруг появилась мысль, что неправильно мы детей любим. Неправильно. Мы от них постоянно требуем что-то, кроим под себя, подстраиваем под что-то, уверенные, что это детям нужно, что так мы их готовим ко взрослой жизни и к главной их миссии – носить стаканы с водой нам, ставшим немощными. А ведь детей нужно любить и все. Такими, какие они есть. Любить изо всех сил. И это — главное.
В детскую часть прорвался, точнее, помогли прорваться – не пришлось прикидываться ребенком, просто взяли за руку и провели. Дети там прыгали, бегали, занимались йогой, смотрели настоящий диафильм. Для тех, кто уже не застал это детское чудо, объясняю, что это специальное приспособление для просмотра комиксов. Только рисунки не на бумаге, а на пленке, которую вставляют в диаскоп и прокручивают. Раньше кто-то комментировал сам, кто-то прокручивал специальные пластинки на проигрывателе. Дело, одним словом, захватывающее.
Ну и СОБЫТИЕ — лепка вареников. Детские ладошки с упоением шлепали по тесту, старались месить, а потом пытались лепить. Понятно, что все было в муке, а это весело и смешно. Детям, конечно. Взрослым, почти всем уже, этого не понять.
А потом началось главное действо.
Простое волшебство
-Здравствуйте, — сказала актриса Женя Цай. – Мне 26 лет.
Она очень волновалась, и поэтому буковки немного путались. А у кого они не путаются, когда начинаешь говорить перед публикой? Зал цирка был полон. Порой самый народный-принародный артист спотыкается на каком-нибудь простом слове. И вдруг все встало на свои места: Женя и красавица, и обаяния у нее на сто тысяч самых звездных артисток.
Спектакль был похож на калейдоскоп. Чуть повернешь — и новая волшебная картина складывается из, казалось бы, простых вещей. Вот мама и сын играют в шарик. А вот самый сильный мальчик на свете. Этот же парень лучший на свете танцор.
Дети и взрослые строили свой солнечный дом из картонных листов. Но в этой Вселенной, сотканной из любви, волшебство фантазий подвластно и взрослым тетям, и, конечно же, детям.
Только порой сквозь ткань действа, сквозь какие-то вселенские артистические удовольствия от сцены и обаяния, прорывались нотки боли, сравнимой с болью во время танцев босыми ногами на стекле. Просто это очень сложная работа – быть артистом.
Федор Гасюков, один из актеров, с детства любит звонить в колокола. После каждой воскресной Литургии Федя поднимается на колокольню храма святой преподобномученицы Елизаветы и пробует себя в роли звонаря.
Настоятель Спасо-Преображенского кафедрального собора протоиерей Георгий Сивков дал для этой постановки передвижную колокольню.
Федор стал звонить, и вот тогда случилось чудо. Точнее, началось то, что иные называют катарсисом, очищением. И невозможно было подавить спазмы, и невозможно было не бисировать, и слезы лились от восторга, что на свете есть любовь, есть самый настоящий театр, и плевать на все политики-экономики. Плакать порой всем нужно, иначе душа превратится в серый камешек, если не в зловонную жижу.
Режиссер
Все это чудо сотворил режиссер Виталий Федоров. Встретились мы почти через полторы недели после премьеры.
— Инсталляцию в холле создавала художник Наталья Павлишина. Она с нами с самого начала, этих детей и атмосферу знает вдоль и поперек.
— Какие эмоции у тебя самого вызвал спектакль?
— Я постоянно нахожусь в стрессовом состоянии, поэтому я необъективен. У меня же во время спектакля вообще случилась трагедия. Я неделю в депрессии был. Не выпустил на сцену одного парня. В нужный момент говорю помрежу: «Выпускай Витю». А его нигде нет. Минуту зал слушал «оперу». Не страшно, но так не должно было быть. Кто есть? Есть Федя. «Выпускайте Федю», — говорю. После его сцены мне говорят, что Витя готов. А в этот момент у меня свет байканул, звук не тот пошел. Я и сказал, что Витю не выпускаем.
— Ребенок понял?
— Как он поймет? Он столько времени готовился к спектаклю! Мама просто не правильно распределила время. В этот момент я думал о чем угодно. О маме, чтоб ее наказать – где она была? Почему не проследила? Я думал о свете и звуке, но я не думал о ребенке. Я себя оправдал, что нелогично будет выпускать сцену с Витей. В этот момент у меня театр победил человека во мне.
Да гори синим пламенем художественная ценность этого спектакля, а ребенка нужно было выпустить! Только вечером, когда я пришел после спектакля домой, я понял, что наделал. Мама Вити очень сильно обиделась, ушла из нашей группы в WA. Написал ей огромное сообщение. Она не читает сообщение, не берет телефонную трубку.
— Сложно «давить» театр?
— Я думал, что победил театр, думал, что он на втором или на третьем месте. Когда я ставлю спектакль, я не летаю в каких-то сферах, я просто выполняю задачу. Меня нахлобучивает, бывает, в процессе. Я смотрю и реву. Например, эпизод с Лерой, когда горы сходятся, поворачивается она и машет, у меня внутри все разрывается, и я реву. Или когда Гриша танцует под Уитни Хьюстон, я всегда реву. После первого показа подбежал его папа, а он такой брутальный, непростой. Тогда был огромный подиум. Он побежал, а его голова на уровне моих колен. Я думал, что он что-то сказать хочет, наклонился, а он обнял, уперся в меня головой и заплакал. И я заплакал. А в это время его сын танцевал.
— Не я один, значит, зарыдал на спектакле.
— Там все плачут. И плачут не от жалости к актерам, а от счастья. Когда я плачу, мне кажется, что попадаю в другое измерение. Я очень не люблю нелинейные функции. У меня первое образование математическое: теоретическая механика, квантовая механика… Там много функций, которые существуют в других измерениях. Все любят пример со скрученной трубочкой и ползущим в ней жуком. Ему нужно проползти сто метров. Но если бы он знал, он прогрыз бы стенку и попал бы в искомую точку гораздо быстрее.
— А мне нравится гораздо более простой пример: две параллельные прямые в бесконечности пересекаются.
— К сожалению, русский, а точнее, советский театр линеен.
Театр – он всегда современен, он современник своего времени, своих событий.
— Если вернуться к твоей постановке, то, несмотря на простенькие сюжеты, сравнимые с тонкими картонками, он оказался полным смыслов. Это танцы босыми ногами на стекле – понятно, каких усилий эти истории требуют от детей.
— Они знают цену. Они все уникальные, внутренне богатые. Если что-то не то говоришь, если ты их не слышишь, обижаются. Они – личности. Когда с ними общаешься, ломаются стереотипы.
У меня было какое представление? Они вот такие: солнечные! Это я кусочек айсберга узнал, когда с ними стал работать.
Они могут быть завистливыми, они могут быть злыми, они могут быть мстительными. Они такие же, как мы. У них — богатейший мир со своими законами.
Я пытался построить театр на другой почве. Все мои иллюзии сразу разбились. Они мне сказали: «На чем строишь? На воздухе!» И все провалилось.
— Где-то прочитал, что спектакль бессюжетный, в нем нет историй. Как нет историй? А тот же мальчик, который танцевал под Уитни Хьюстон.
— Мне хореографы рассказывали, как он музыку слышит! Он же симфонию может написать, потому что он музыку телом разложил по пунктам. Я сразу понимал, что заслуга моя в спектакле будет небольшой. Я организатор, администратор. В спектакле все эпизоды документальные, там нет ничего придуманного.
— Говорят, что они – ошибка природы.
— Как-то мне попался один фильм. Там главный герой говорит: «Природе, Вселенной, нашей планете — миллиарды лет. У природы разве есть ошибки? Мы, даже не песчинки, говорим о том, что у природы есть ошибки?» Он рассказывал, что когда в мире обостряется вражда, рождается больше иных детей.
Делаем тесты, думая, что это — ошибка природы, избавляемся от плодов. С тех пор, как стали вести статистику появления особенных детей, примерно процентное соотношение таких детей к обычным, всегда было одинаковым. Сейчас, когда мы научились определять их на ранней стадии беременности и абортировать, 99% родителей от таких детей отказываются. Никому не нужен ребенок с синдромом Дауна. Так вот, соотношение это не уменьшилось! Природа держит этот процент. Люди, как нацисты, вычищают свою нацию, их вырезают, стараются, чтобы их не было, а процент не уменьшается!
— Если вернуться к театру…
— Театр с солнечными людьми мне интересен. Он сложнее, чем обычный театр. Правда, что мы не умеем любить, а если и любим, то пару минут в год. Это — сильная энергия, она как плазма, ее невозможно удержать.
Хочу ли я дальше заниматься этим театром? И да, и нет. Потому что тяжело. Я бы с ними занимался социальной инженерией. И не только с детьми с синдромом Дауна.
— Мне не нравится это понятие «дети с синдромом Дауна».
— Не все пока еще к этому привыкли. Тем, кто с такими детьми сталкивался, уши уже ничего не режет. Тот барьер, что они больны, мы уже переступили. Никакие они не больные! Вот есть лошадь, и есть корова. Лошадь и говорит корове: «Ты больная лошадь!». А корова: « Я не больная, я просто корова!». А ей на это: «Нет-нет, ты больная лошадь!». Сегодня мы используем этот термин «Даун-синдром», как название другой планеты. Я своих актеров называю солнечными. Мои солнечные герои, мои солнечные люди!
Юрий Вязанкин
Синдром Дауна — не болезнь, а генетическая аномалия. Считается, что генетический сбой происходит независимо от места жительства, образа жизни родителей, их здоровья и образования. Особенность людей с синдромом Дауна в том, что они лишены агрессии.
Там, где просто, там ангелов со сто, а где мудрено, там ни одного (святой Амвросий Оптинский)
